Современная социология характеризуется как нетерпимая к любым «ересям» «новая религия». Прорыв здесь возможен только новой революционной теорией. «Ползучий вариант» преодоления господства нынешней запущенной социологии в принципе, наверное, не исключен, но мы не представляем себе, сколько же столетий… для этого надобно». Автор ставит перед собой цель открыть закон движения современного общества, но закон более сложный, бифуркационный и уже не «общества», а всего социума с общими «инфернальными» мироосновами, увязанными в одну «мировую систему». Практически вся ортодоксальная социологическая конструкция в одночасье рухнула как уже давно неадекватная непомерно более сложному социуму. А это означает, что для уточнения ситуации и области незнания следует обратиться к некоторой более общей системе представлений о реальности, т.е. к философии.
Во второй главе – «Немного философии и некоторое уточнение исходной гипотезы» автор указывает, что «философия в социологии» – это та же самая философия, но понимаемая сквозь призму проблем оснований социологии. Трудному становлению новая философия обязана прежде всего естествознанию, независимо от того, разрабатывали эти вопросы философии философы или философствующие естествоиспытатели. Изменения в общественной жизни толкали всегда более свободное от инертных идеологий естествознание на развитие некоторых «общих» представлений о мире. Обогащая и перерастая гегелевскую диалектику, уже давно идет становление какой-то новой постклассической неодиалектики, которую автор называет ростками полилектики (полимата).
Философия в глубинном «практическом» содержании – это «сознание вслух, его внепредметное богатство, коммуникативность. Автор выдвигает поэтико-романтическое понимание философии как поиска, т.е. как некоего дополнительного науке, близкого по «вечным» вопросам к религии или ко внерациональным истокам познания, любомудрствования. Философия как культура или грамотность мышления сама по себе есть допредметное «почти ничто». Она, конечно, также репрезентирует реальность, но в научном смысле еще допредметно, абстрактно.
Философия в значении общей культуры мышления может по уровням и отличаться, но в данной культуре и в данную эпоху она не может быть плюралистической. Культура мышления мировоззренчески нейтральна, но потому же и высоко универсальна. Единство мира порождает относительно общую культуру мышления. Понимание философии как культуры мышления позволяет объяснить некую общую почву для дискуссий, «интеркультурность» философии. Если нового и предметно актуального для современности трудно найти у мыслителей прошлого, то грамотность мышления инвариантна для всех времен. Хотя институализированная философия неизбежно идеологизируется в данной социальной системе, это вовсе не отменяет суть философии как культуры мышления. Вместе с тем основной заботой нынешней философии должна стать именно «социальная онтология», «основания социологии». Замыслы «логики истории» постоянно корректируются в процессе создания самой теории и обретают относительно законченные черты лишь с принципиальным завершением этой теории.
Принцип свободы в отношении познания тривиален. Проблема заключается в сдерживании интеллектуальной чуши, примитива, каковые в современных условиях являются угрозой самому существованию людей, а в равной степени стеной на пути подлинного познания. Методология теории – это многообразнейшие приемы ее обоснования, как позитивно, так и негативно использующие нечто уже известное для продвижения той или иной гипотезы. Методология в широком смысле обязана не только эксплицировать некие познавательные установки, но и что-то дискриминировать, уточнять исходную гипотезу, отсекая, с выявлением частичных «зерен», альтернативные теории и осуществляя «принцип запрета» в части неправильных движений мысли. Метод включает в себя и соотнесенность теории с другими, ранее известными. Эти предшествующие теории в той или иной форме входят в плоть «когнитивного поля». С предельной свободой в познании приходится сочетать уже несвободные «общественные» формы метафорического обозначения бытия.
Автор настаивает на невозможности разделения социальной философии и социологии. «Когнитивная иерархия здесь такова: полимат – социальная философия – социология, которая в свою очередь структурируется на «крупные» теории – в разной степени многие более конкретные теории – необъятные эмпирии».
«Магистраль» в развитии с точки зрения сложности, безусловно, есть, но она не целенаправленна. Возрастание сложности имеет не направленную, а восходяще интенсивную «фигуру» развития. Это развитие, образно говоря, не строит что-то «заданное», а преодолевает что-то уже отжившее, снимает его, хотя и часто в субъективной форме желанных целей. Ключевой узел познания кризиса современного мира – критическая теория былого, пусть даже только советского, социализма, его логического генезиса и обвала. Но добраться до теоретического осмысления этой самой сложной за всю историю социальной конструкции можно, только разобравшись со всем предшествующим, начиная с первобытности.
С легкой руки Гегеля Восток – это предшествующая Западу ступень, которая проще его. В некотором одном социальном «измерении» это действительно так, но это классически монологический взгляд. В некоторых других отношениях Восток опережает и опережал Запад. А уж теперь Восток медленно, но неуклонно выходит на новые роли в истории.
В третьей главе – «О рефлексии в социальном познании (наброски когнитологии)» автор отмечает, что рефлексия – от позднелатинского «обращение на себя» или «назад» – предполагает, что такое обращение возможно только с поднятием вперед. Это странное «назад от вперед» в простейших формах проявляется уже в естественных языках, в словах о самих словах. Автор выделяет такие виды рефлексии, как социально-политическую, или предметную, философскую, или критическую, научную, или когнитивную.
Слабость современной социологии автор связывает с отсутствием «авторитетных» теорий. Но они и возможны только как некоторое позитивное развенчание бесспорного ныне «авторитета» экономической науки как ядра всей нынешней запущенной социологии. Фундаментальное познание в его «чистом виде» абсолютно самоценно, оно не имеет никакой цели. Его единственная «цель» – радикально новое объяснение чего-то в реальном мире вне всякой зависимости от того, насколько это объяснение окажется доступно и полезно. Фундаментальное знание характеризуется тем, что не опирается на другое научное знание. Цель исследования автора – установление столь же жестких, как у Маркса, но уже нетоварных фундаментальных взаимодействий.
В социальном познании существенны границы, или пределы, рефлексивности, не тождественные интеллектуальным иерархиям. Эти пределы преодолеваются революционностью мышления. Все науки в семантическом аспекте выступают как разные фракции и дискурсы, их сочетания и комбинации. В отличие от многих ненаучных форм такие фракции имеют ту или иную твердую понятийную скелетность, но и они всегда остаются «текучими» языковыми «телами». Всякая наука в чистом виде не более чем текст, а фракции, дискурсы – это уже совсем иное, процессы, невозможные без участия в них людей.
Если бы в науке были бы ясные критерии истинности, то не было бы и проблем познания. Всегда можно более или менее точно установить теоретическое в знании, но при этом невозможно рассудочно соотнести его с объектом. Самая блистательная теория суть своего рода идейная «вещь в себе» в том смысле, что ее отношения с действительностью вне самой теории. Если теории интерсубъективны, то принципы, или веры, наоборот, не имеют субъективной инвариантности, определяются различиями самих субъектов, их практических позиций в общественной жизни. В пределах одной веры когнитивное динамическое равновесие (дискурс) предполагает неизбежность доверия «знатокам». Именно это доверие и образует социальные механизмы авторитетности и соответствующие традиции авторитарности. Эти механизмы доверия, включая и просто человеческие симпатии, реальны в любом сообществе и всегда дополнительны научной рациональности.
Принято считать, что термин «идеология» начал использовать Кондильяк в положительном значении «науки об идеях». Но уже Наполеон придал понятию «идеология» негативный и даже пренебрежительный смысл идеологического доктринерства, мешающего реальной политической практике. «В срезе буржуазной революционности Наполеона вел верный «инстинкт», хотя он и не подозревал, что содействовал утверждению новой идеологии». Идеологические субстанции тоже развиваются, а потому теоретический взгляд должен сначала ориентироваться на высшие успехи в этой области. Так, архаичный тотемизм мало похож на либерализм или былой коммунизм, но именно прояснение последних есть известный «ключ к анатомии» того же тотемизма.
В общем смысле идеология – это определенное интеллектуальное равновесие данного общества в его квазистабильном состоянии. Но всякое равновесие – конструкция сложная, некий замысловатый способ реализации процесса. В отличие от монологических научных парадигм любая идеология всегда полилогична. Так, она представляет в себе непосредственно социально-политическую прагматику, т.е. данные порядки, прежде всего рационально-хозяйственное поведение с его некоторой доминантой. Над ним уже надстраиваются «экзистенции»: основные смыслы бытия.
Разум народа – это и есть метафорическое выражение идеологического равновесия, пирамиды идеологии: обыденной идеологии (основа), интеллигенции или социального актива (золотая середина) и идеологического профессионализма (вершина). Обыденная идеология в своих проявлениях релевантна, но уже в силу практичности и символической компактности никогда не может быть в принципе рационально адекватной бесконечно сложной действительности.
Вся идеология с позиций необходимости перемен предстает как прагматизированная, иррациональная, превратная во всей громадной идеологической пирамиде, т.е. превратившаяся в гигантскую догму. Сущность объективно происходящего на господствующем догматическом языке выразить невозможно. Этот язык предстает весь как порочный, десемантизированный.
Если сложного никогда не бывает без простого, то и простое невозможно без сложного. Нечто «простое» является таковым только в сложном или посредством его. Все псевдообъективные попытки определить сложное, двигаясь от простого, неизбежно приводят к чему-то вроде «ультрасложных систем». Разобраться с элементарными явлениями простого и сложного можно, лишь оттолкнувшись от единственно реальной «точки отсчета», не от простого, а, наоборот, разобравшись сначала с самым сложным.
В реальном познании есть нечто никак невыразимое. Проявления этого «имплицитного» знания, близкого к тому, что можно назвать неэксплицируемой «профессиональной мудростью», – это и есть действия носителей ноу-хау, консультантов и пр. Имплицитное знание может быть неудачным, вплоть до ошибок, но в удачных вариантах оно всегда и без исключений выше любых «сумм» эксплицитных знаний.
Ничего «тайного» в теоретической социологии нет. Ее самая простая «тайна» состоит только в сложнейшем профессионализме, вполне аналогичном и любым другим научно развитым областям. Но в отличие от этих других областей сведения из социологии «просачиваются» в повседневность для всех, как всех касаемые «за живое», в виде невольно упрощенных обыденных социальных знаний. «В этом отношении можно сказать, что социология всегда была, есть и будет самой «отстающей» из всех сфер сознания, ибо имеет самый сложный предмет исследования».
В четвертой главе – «Образ теории («методология»); символы «научной веры» автор подчеркивает, что если в познавательном плане «методология» мало что дает, то в коммуникативном смысле она весьма весома. Погружение в саму теорию – дело глубоко профессиональное, а «методология» (без погружения в теорию) относительно доступна. «Методология» является своего рода процедурной итерацией в дальнейшем развертывании исходной гипотезы, следующим шагом структуризации области «ученого незнания», развиваемых контуров теории с дальнейшим отстранением отвергаемых подходов.
Конкретно-историчность теории означает, что это теория не общества вообще, а только определенно современного состояния «социальной материи». Под «современностью» автор понимает отнюдь не «модерн», так часто связываемый с Западом, а весь предбифуркационный социум со всеми его культурными многообразиями, высшими формами, архаикой. Есть только один «закон» или основополагающая метафорическая эвристика постклассической полилектики – гипотеза анизотропии восходящего развития по сложности, развития, поставившего человечество в современное состояние зреющей бифуркации, в альтернативу Спасения или Гибели. Соответственно прост и интеллектуальный выбор: или познание этого уникального, конкретного состояния, или антиинтеллектуализм «научного» обслуживания эволюционного процесса движения к Гибели.
Логика истории теоретически есть результат кризиса именно современного мира. Иными словами, не столько логика истории привела к современному состоянию, сколько познание современного состояния креативно перестраивает именуемое логикой истории. Парадоксальность революционной теории состоит уже в том, что она раскрывает вполне наличную, предбифуркационную современность, но, в частности, включающую спасительную, «невероятную» траекторию как появление чего-то нового. А тем самым и вся теория оказывается «невероятной», т.е. парадоксальной для всего наличного социального мышления.
Действительно революционная социальная теория может быть только объективно-критической. Критика – это не столько «критика языка», сколько критический язык нового описания ломающегося бытия. А заодно это есть и критика всей нынешней социологии. Историческая ситуация – это объективно кризисное, бифуркационное состояние мира, сложившееся в результате сознательной деятельности преследующих свои цели людей. Но в своем содержании это бифуркационное состояние сложилось как независимое от воли и сознания людей. От людей и будет зависеть познание и затем положительный практический прорыв или гибельный «выход» из этого состояния. Иными словами, критическая теория – это революционная «онтология» переломного бытия, отсутствующая в общественном сознании.
Революционная теория не только нелегитимна, постпарадигмальна, но и апрагматична в отношении всей существующей практики. Она не обслуживает данную практику, а вскрывает саму ее отжившую природу. Если конкретно-историчность революционной теории отметает все бездонное прошлое и отжившее наличное, то объективно-критичность снимает все воображаемое и вообще субъективное. Революционная теория вскрывает не бездонный социальный организм, а «идеальный тип» как его отжившую структуру, вполне конкретно-историческую и объективно-критическую.
Красота целостности – один из главных идеалов теории. Это способность теории, с одной стороны, вызвать интеллектуальные симпатии и, с другой, обладать максимальным эвристическим потенциалом, самой служить общим «методом» более конкретных исследований. Исходная гипотеза – это уже концептуальное обозначение области незнания и познания. По мере удачи теория – это уже знание. Но эта же теория суть «концепция», открывающая области уже более конкретных областей незнания и познания, но уже служащая основой для исследований истории и современности. Именно это в свое время осуществил «Капитал», став «концептуальной» основой для бесчисленных, более конкретных исследований.
Теория суть новый научный язык объяснения происходящего. Другое дело, что интерсубъективная понятийность новый полилогический характер, реализует «лингвистический поворот» (Вригт). В познании, в идеале, речь должна идти о переходе не от однозначных понятий к «многозначным символам», а скорей от «одномерных» к «многомерным», но, по возможности, однозначным понятиям или научным метафорам. Теория обязана удовлетворять принципу соответствия, т.е. не «отбросить», а генерализовать или включить предшествующее в нечто более высокое. Генеральность есть научная форма так называемой «связи времен, т.е. уважения и бережности ко всему рациональному, выстраданному на предыдущих этапах научного познания.
Так уж получилось, что социальная наука стала строиться начиная с экономического, «верхнего» этажа, опустив предыдущие, а тем самым зависла в пустоте, одновременно узурпировав власть над «нижними» этажами. Соответственно и «Капитал» оказался только частично генерализующей теорией в основаниях социологии. «Колоссальные пробелы предшествующего (в научном, но, конечно, не в идеологическом отношении) практически «с нуля» предстоит восстанавливать, причем в интересах наисовременнейших проблем».
Теория должна быть не только целостной, генерализующей, но и по мере возможности объять основания всех основных структур и процессов общественной жизни, дабы скоординировать перемены в единое целое в максимальном числе отраслей социологии. Теория «обязана» быть предметной, быть критической социологией, но при этом стать ее новым уровнем, т.е. «постнынешней» социологией, или революционной метатеорией современности. В этом признаке метатеоретичности выражается момент предметного очищения и обобществления социологии, т.е. ее изъятие из хаоса превратных «форм существования». Генерализация суть не обобщение, а новообразующее обобществление.
Прибавка фундаментальности в знании суть тот оселок, на котором проверяется революционность всякой солидной теории. Наличное фундаментальное есть рубеж, на котором держит оборону все гигантское сооружение хаоса социологии и догматизма. Фундаментальность противостоит не только фундаментализму догматизма, но и всему философическому, эклектическому, эссеистскому. Новую теорию невозможно задать как пусковую никакими «концепциями», «основными идеями», «ключевыми метафорами» и пр., а только, как в естественных языках, своего рода понятийной полифундаментальной морфологией.
Задачу пятой главы – «Концептуальное преодоление экономического догматизма» автор видит в том, чтобы начать показывать, что дело уже давно не в экономической теории, а в сбросе самого доминирования в социологии всей экономической науки. Иными словами, вся социальная мысль находится в тисках экономического догматизма. Вся громада неэкономических явлений современности и истории рассматривается глубоко ущербно, с крайне узкой экономической точки зрения.
С крахом «марксизма-ленинизма» интерес к Марксу резко упал. «Почти всюду восторжествовавший либерализм, как в научном смысле торжество именно экономических воззрений, заставил «свободную мысль» раболепно подчиниться своей логике, но он же как раз и образует систему мысли, подвергавшуюся Марксом критике…». «Капитал» в частности и марксизм вообще стали глубочайшим и необратимым артефактом всей социальной мысли, даже безразлично – в ее прямом или оппозиционном исполнениях. В научно-теоретическом отношении социальное познание за всю свою историю имело только один этот научный революционный «момент истины». Если практически во всех естественных науках можно выявить некоторые ряды революционных прорывов познания, то во всей истории социальной мысли, несмотря на ее необыкновенно широкий фронт и отдельные достижения, подлинно революционный научный прорыв имеет единственный «прецедент» – Марксов. Маркс выявил главную цепь восходящих революционных преобразований отживших передовых форм, происходящих там и тогда, где и когда складывается вся гигантская совокупность обстоятельств исторического кризиса и революционного прорыва.
Логика истории есть некоторая объективная структурность в самом историческом процессе, которая выражается как некая «металогика» развития или схематика истории, обозначающая какие-то громадные состояния и перемены, вплоть до критического состояния мироустройства современного социума. Именно теоретическое понимание современности «перевыстраивает» эту самую «логику истории».
Рухнувший социализм – это исторически вошедшая в кризис посткапиталистическая, пока теоретически неизвестная «ни в едином слове», доминантно плановая форма производства. Соответственно в случае ее «невероятного» (негэнтропийного) восходящего преодоления или обхода (например, в Китае) и если «экономизму» не удастся погубить само общество, а заодно и весь мир, это будет уже постплановая форма.
Эндогенная логика – это «узловая линия мер» (Гегель), разрывный пунктир узлов этих мер исторического процесса в его однолинейном восхождении по пути кумулятивных прорывов. Сейчас идет энергичное преодоление понимания необратимого однолинейного поступательного развития и диалектики снятия. В действительности возможны и разрушительные процессы, и обратные шаги, и весьма сложные сочетания восходящих процессов с регрессом, и параллелизм, и нарастание влияния «мировой системы», и чрезвычайно запутанные «смешанные» формы производства, не говоря о том, что всё «снятое» продолжает развиваться и в современности. Однако всё это не отменяет эндогенной логики, а только обязывает увидеть ее как весьма узкую, но неотъемлемую «часть» неизмеримо более богатой полилектики общественного развития.
Логика истории предстает не как цепь, а как многомерная и развивающаяся полилогическая сеть, лишь в частности включающая и цепь эндогенных прорывов. Образно говоря, развитие социума предстает уже совсем не как цепь «фаз» или сменяющихся «организмов», а как всё более многосвязная «популяция». По сравнению с эндогенной логикой, генерализующая мета-форма схематики истории в преамбульном топологическом обозначении предстает уже как сложная логика истории (полилогия развития). Сложная логика истории сама развивается, но только в современную эпоху она впервые начинает превращаться в логику развития всего человечества.
Материя предстает теперь не как метафорически моносубстанциональное, а как полисубстанциональное со всеми гигантскими последствиями переосмысления и полилогической диалектики ее развития.
Соответственно материальное в общественной жизни – это нечто объективно существующее в современном мире, но не существующее теоретически во всей совокупности общественных наук, беспредельно хаотизированных и одновременно скованных экономическим догматизмом. Понимание истории и современности действительно нигде и никогда не сводимо к материальным формам, только к композициям производственных отношений. Но в самих материальных формах как основах жизни общества никаких других отношений людей, кроме совокупности производственных отношений людей и их перемен, просто не существует. Экономические отношения понимаются как только один узкий, гомогенный вид в гетерогенной совокупности производственных отношений. Вопрос стоит о преодолении страшной узости именно экономических объяснений материальных форм действительной жизни, о производственном многообразии и сложности ее оснований.
По сравнению с научным, естественный язык безмерно богаче – жизнь обязывает выражать мысль обо всем на свете, но он и не точен. Научный язык значительно скупее, но он относительно точен, в идеале однозначен. Однако и наука, в особенности социальная, идеологически прагматизируется, что и проявляется в приспособлении социальных «слов», целых теорий к сложившейся практике.
Все «экономиксы» являются наукой, обслуживающей капиталистическую систему, ни на йоту не покушаясь на революционное переосмысление этой системы как исторической, тем самым восходящее преодолеваемой посткапиталистической. Само наличие в течение уже ряда столетий, хотя и за одним Марксовым исключением, безуспешных попыток создания «социальной физики», наконец, социологии – это уже и есть потоки мысли, настойчиво пытающейся выйти за рамки «экономизма».
Существует огромная разница, на которую, возможно, первым обратил внимание В. Дильтей, между обществом и природой. Сами по себе физическая, геологическая, биологическая и пр. досоциальные реальности никаких образов в себе не содержат, в то время как социальная реальность сама «идеальна» в себе. Если науки как «миры высшей реальности» одинаково «говорливы», то у социологии, в отличие от естественных наук, «говорлива» сама эмпирическая реальность.
В производстве и воспроизводстве действительной жизни существует неконечная, гетерогенная совокупность качественно различающихся объективно-логических базовых взаимодействий людей и соответствующих им материальных форм базовых производственных отношений. Данное положение представляет собой пока слабо и метафорически выраженный, но предельно фундаментальный постулат всей полилогии как революционной теории современности или оснований социологии. Каждое базовое взаимодействие – это и есть некоторый гомогенный определенный объективно-логический тип взаимодействий людей, определенный тип социальной симметрии.
Базовое взаимодействие – это лишь абстрактное равновесие одного гомогенного определенного типа, в своем чистом виде вне определенных форм нигде и никогда абсолютно невозможное. Совокупность всех базовых взаимодействий, каждое из которых социально одномерно, монологично, образует только один «вырванный» объективно-логический тип симметрии «производства и воспроизводства действительной жизни» и означает уже многомерную, а точнее, неисчерпаемую сущность развивающегося человека и производства. Соответственно становится понятной узость экономического догматизма – вся история, настоящее и будущее рассматриваются сквозь призму одного гомогенного, монологического и одномерного вещественно-продуктового взаимодействия.
|
Словарь основных терминов в тех значениях, которые использует А.С. Шушарин
Акультурный - не принадлежащий какой-либо одной культуре, а, следовательно, относящийся ко всем данным явлениям.
Асимметрия - нарушение соответствия в пользу какой-либо стороны, силы, фактора.
Бифуркация - букв. "раздвоение"; ситуация, когда какой-либо процесс разветвляется на два или более, приобретая новое качество, которое может быть как выше , так и намного ниже прежнего, "базового".
Генерализация - усложняющееся и восходящее новообразование, видоизменно включающее в себя рациональное содержание предшествующих форм; обобщение в масштабах всего целого, т. е. относящееся ко всей совокупности чего-дибо.
Гомогенный - «однородный», того же рода, вида («того же рождения»).
Гетерогенный - «другородный», «другого рождения», то есть инородный.
Диапозитивный - пронизывающий всю данную структуру, сеть.
Дискретный - букв. "разделённый"; "прерывистый", "пошаговый".
Дислокальный - выходящий за пределы данной локализации; «нелокальный», «плохо локализуемый».
Диспозитивный - занимающий определенную позицию в сети, расположенный определенным образом относительно чего-либо.
Имманентный - свойственный, присущий, «внутренне пребывающий».
Инвариантные - неизменные при различных переходах (например, от одного уровня к другому) или преобразованиях.
Иррациональный - не поддающийся понимаю; «нерациональный», неразумный.
Когнитивный - "мыслящий"; интеллектуальная сторона чего-либо.
Линейная форма - социализм как преемник капитализма, характеризуемый с точки зрения организации хозяйственно-производственной деятельности.
Мета- - автор обычно использует эту приставку с различными терминами для указания на их уже международный, всемирный, глобальный характер; напр.,
"Метаконкуренция" - это уже конкуренция между собой не отдельных работников, производителей или предприятий, а целых национальных рынков.
"Метавзаимодействие"- взаимодействие уже не индивидуальных персонофицированных агентов, а, например, целых культур.
"Метадеформация" - деформация уже в масштабах всех или большинства культур и т. д. Миропорядок - хозяйственно-политическая форма жизни, "надстройка" всего человечества, его "госстроение".
Мироустройство - производственные отношения, "базис" всего человечества.
Негэнтропийный - «отрицающий энтропию», то есть противоположный энтропии (например, процесс, идущий не в сторону распада, упрощения и опускания, а в направлении усложнения, подъема, возникновения лучшего).
Несимметрия - различия в симметриях, их "неравноправие".
Номологичный - букв. "изучающий закон",т. е. отвлекающийся от конкретных материальных форм данного явления.
Ноосфера - букв."сфера разума"; у Шушарина, производительные силы человечества, "очеловеченная" часть материального мира, вся область деятельности человека.
Ортогональность - букв, «прямоугольность», то есть «перпендикулярность», например, одной линии другой.
Парцеллярный - ограниченный (замкнутый) каким-либо местом, областью, участком.
Патернализация - от лат. "pater": "отец"; как бы "отеческие", "старшего с младшим" покровительские отношения более "сильного" с более "слабым", более развитого с менее развитым (напр., государства с государством).
Паттерн - англ. букв. "образец", "пример"; у Шушарина , в основном, как "модель"; "образчик", некая "парадигма" определённой культуры и т.д..
Полилектика - "диалектика множественного".
Полилогизированный - имеющий много закономерных причин (например, возникновения, существования и т.д.) и описываемый сложным, «множественным» языком.
Полилогия - теория многомерных и "многослойных" композиций (сочетаний, комплексов) отношений в основаниях общественной жизни всего современного человечества.
Полифундаментальные - «многоосновные», имеющие много фундаментов.
Релятивное - соотнесенное с другим, "соотносительное", "относительное".
Симметрия - «соразмерность»; соответствие сторон какого-либо отношения друг другу, одинаковость, уравновешенность противостоящих сил, факторов, агентов.
Социум - тектоника + миропорядок, то есть все целое жизни людей, включающее в себя как способ воспроизводства жизни, так и политическую организацию жизни человечества.
Тектоника - способ производства, включающий в себя ноосферу (как производительные силы человечества) и производственные отношения (мироустроийство).
Транзитивное - нечто проходящее через что-либо, переходящее (например, от одного уровня в другой).
Тренд - ярко выраженная тенденция.
Узурпация - крайняя форма асимметрии, захват чего-либо одной из сторон целого, одним классом в обществе (например, собственности).
Ультраструктура - выражение внутреннего базового производственного отношения в виде какого-либо общественного или государственного института.
Фазовый - от "фаза", качественно определенный этап развития какого-либо явления.
Эгостадность - стадный эгоизм, тотально подчиняющий себе жизнь своих членов.
Экзогенный - внешний, «внешне рожденный», возникший.
Эксфункциоиальность - «внефункционалъность», то есть нахождение за пределами функциональности.
Эндогенный - «внутри рожденный»; внутренне возникший, происходящий. У Шушарина еще и в значении «основной, доминирующий внутренний» фактор, отношение и т.п. в предельной, наивысшей стадии своего развития.
|
