Главная » Статьи » Рефераты "Полилогии ..."

"СОЦИАЛИЗМ" - реферат 4-го тома, часть 3

 В главе 25 автор фокусирует свое внимание на уяснении сути социализма, его системного кризиса, как негэнтропийной, трещащей по всем швам вершины социума. Нельзя обойти вниманием само производственное (в самом широком смысле "производства и воспроизводства действительной жизни") развитие социализма, которое автор характеризует как "квазистабильное критическое состояние”. Сама по себе метафора "социализм” является, по словам автора, безусловно, социальным символом, "принадлежит доксам менталитета или вокабулам как раз уровня массового сознания, следовательно, идеологической и политической семантике”, а потому все игры интеллектуалов вокруг тех или иных значений этой метафоры являются партийно-политическими. При этом метафора "социализм” никак не коррелируется с доминирующими производственными отношениями системы, тем более с ее многомерностью. Тем не менее в течение полутора сотен лет понятие "социалистическое” заметно преобладало в менталитетах в позитивно-ценностном смысле. Но с "постперестройкой” для значительной части народа "социалистическое” стало "плохим”. Впрочем, возник целый спектр мнений о социализме. Стали говорить, что был "вполне сносный” социализм, но лишь с "отдельными недостатками”; что социализм был, но "плохой”, требующий перехода к "настоящему”; что социализма не было вообще; что был некий "фиктивный” социализм; что социализм был, но "преждевременный”; что социализм был, но это – ужасная система, требующая перехода к славному капитализму; что социализм по своей сути – вообще нечто саморазрушительное и т.п. Разобраться во всем этом букете "плюрализма мнений” весьма непросто. Можно было бы назвать сотни и даже тысячи "заявок” радикального переосмысления всего происходящего, в том числе и социализма, но все они, по словам автора "образуют абсолютно непроходимую интеллектуальную кашу”, представляют собой совокупный интеллектуальный хаос.
     И это вполне согласуется с мыслью Ю. Хабермаса о том, что неточность в общественных науках – это не наше незнание, а сама суть большинства общественных явлений. В этом смысле автор вполне соглашается с Ю.В. Сачковым, что в социологии невозможно говорить о моделях (теориях, экспланансах), подобных теориям в физико-математическом естествознании. И при всем стремлении к подобным моделям, приходится признать, что они в качестве адекватных никогда не будут достигнуты в силу самой вероятностной, бифуркационной, "тенденциозной” полилогики общественного развития. Но это, утверждает Шушарин, не дает оснований "прятать голову в песок” от принципиальной невозможности формально-логических "доказательств” правоты той или иной теории. Ведь существуют "нелогические формы доказательств”, которые и используются в познании общественных процессов и различных образов и версий их трактовки (экспланансов). 
     В качестве примера различных экспланансов социализма автор приводит следующие: 1) с точки зрения либерализма "нехороший” социализм был объективно обусловлен и в чем-то сыграл влиятельную и даже не только "плохую” роль в новейшей истории, но в любом случае он обречен на либерализацию; соответственно и вся история социализма – это некоторый процесс, в основном "плохой”, к тому же и сопротивляющийся "хорошим” либеральным тенденциям и переменам; во внутреннем строении социализм – империя, политически тоталитарная и мессианически агрессивная, в то время как капитализм – открытое цивилизованное общество, хотя и с "отдельными недостатками”, но в целом "хорошее”, и на этот светлый путь суждено вступить всему человечеству; 2) "марксистско-ленинская” ортодоксия понимает социализм как прогрессивное развитие и состояние, которое имеет "отдельные недостатки”, но постепенно перейдет в "окончательное счастье”; капитализм же нехороший, он империалистичен, а потому должен смениться социализмом, который, правда, временно сдал позиции; 3) по поводу "постмодернистского” эксплананса ясно то, что "он пока абсолютная неясность”; 4) гуманистический (полилогический) эксплананс является пост(либерально)-марксистским – согласно ему, социализм, типогенетически возникший в сложнейших и тяжелейших обстоятельствах из недр или в обход капитализма, преодолевавший "мировую капиталистическую систему” или вырывавшийся из нее, типологически прогрессивен; несмотря на все трагедии, сбои и мерзости, он достиг выдающихся успехов, но неожиданно исторически быстро вошел уже в новый системный кризис краха или прорыва; капитализм же – ординарная эндогенная форма, однако скрывающая за собой, в частности, неоколониализм и, главное, эгокультурность, которую социализм тоже типогенетически преодолевал, но весьма напряженно и только в своем ареале. Иными словами, гуманистический эксплананс основан на постмарксистской, революционной, новой теории современности, полилогии.
     Переходя от описания различных экспланансов к общим характеристикам развития реального социализма, автор замечает, что через трагедии сталинизма и одновременно высочайший трудовой подвиг народа в СССР развернулось невиданное в истории развитие промышленности, целого ряда новых отраслей техники, науки, образования, здравоохранения; "изначально кровавого и, тем не менее, долго неэффективного, но уже социалистического переустройства села”. Нельзя забывать всех особенностей тяжелейшего "наследства” – сталинский террор, низкий средний уровень культуры, огромную производственную неоднородность, холодное и большое пространство страны, беспощадно давящие условия всемирной гонки и "осажденной крепости”.
     И тем не менее новый строй доказал свою жизненную силу, мощь и прочность, выдержав основную тяжесть в самой беспощадной войне с фашизмом. Это была даже не "история развития”, а история какого-то непрерывного напряжения. После России в других странах преобразования осуществлялись уже во всяком случае без огромных трагедий, хотя, конечно, была и "культурная революция” в Китае, и побившая все рекорды сталинизма полпотовщина и др. Автор задается вопросом: с какими мерками подходить к оценке социализма? Можно ли, например, судить о классическом феодализме исключительно по продолжавшимся столетиями неисчислимым войнам и крестовым походам, рабству, колониальному геноциду, религиозной резне, тотальной инквизиции, кострам, гонениям на еретиков, самодурству монархов и вассалов, безмерной роскоши дворов, погрязшей во всех пороках высшей церковной иерархии и т.д.? Можно ли судить о современном "цивилизованном капитализме, в том числе с вполне достойными качествами, по страшной крови и грязи "первоначального накопления”, войнам, захватам, грабежам, аннексиям, беспощадному колониализму, плантационному рабству, ку-клукс-клану, милитаризму, маккартизму, апартеиду, резервациям и т.д.? "Кажется, очевидно, что сущностные черты классического квазистабильного феодализма, теперешнего "развитого” капитализма… со всеми достоинствами и недостатками этих исторических форм, к кровавому генезису, одиозным и рецидивным формам отношения не имеют…”. Так вот, полагает автор, точно так же надо подходить и к социализму, тем более что время стремительно "сжимается”, а потому все трагические страницы истории социализма не имеют никакого касательства к критическому квазистабильному состоянию. Таким образом, почти на трети планеты социализм образовал безусловно внекапиталистическое, во многом обходное, но в итоге посткапиталистическое (недокапиталистическое) русло развития. "А это значит, что при всем многообразии форм, фаз, условий и т.п. есть у этого русла некоторое достаточно общее, а следовательно, абстрактное ("идеально-типическое”) содержание процесса развития и движения к кризису, просто достаточно характерное на примере СССР, в котором сочетались огромные многообразия и масштаб ("модель мира”), и лидирующая позиция”.
     Иными словами, всю бифуркацию можно понять только с "позиций” высшего состояния и потенциально "наименее вероятной” негэнтропийной траектории Спасения. И если пытаться привлекать к этому анализу социальную информацию и статистику, то нельзя забывать, что общественные процессы, хотя и тесно связаны, столь "многомерны, дополнительны, ортогональны”, часто объективно "размыты”, что всякие числа, бесспорно абсолютно необходимые для хозяйственной и политической практики, в то же время имеют крайне частное, приближенное и вспомогательное значение там, где речь идет о характеристиках развития, особенно сравнительных исследованиях. Так что автор в своем анализе развития социализма статистикой не пренебрегает, но пользуется ею с великой осторожностью, подчас не придавая ей особого значения. Ведь, например, если отвлечься от всех и всяких статистических деталей, то "концептуальная логика либеральной статистики, как говорится, всем идеологическим нутром стремится уменьшить успехи социализма во всей полосе его бытия. Концептуальная логика "марксистско-ленинских” ортодоксов тоже всем нутром стремится доказать успешность развития социализма до "перестройки”. Наша концептуальная логика также всем нутром стремится доказать, что развитие социализма было вполне успешным, но признаки системного кризиса (как следствие, и обвала) стали явно обозначаться примерно в 60-е гг., т.е. достаточно задолго до "перестройки”…”.
     С наступлением НТР линейная форма производства обнаружила себя как по историческим меркам редкостно короткоживущая эндогенная структура. Огромными усилиями в некоторых отраслях, в основном тяготеющих к оборонным делам, в СССР и других странах еще удавалось поддерживать прогрессистское реноме и даже сохранять в отдельных направлениях передовые позиции, но в "нервных узлах” НТР, электронике, информатике, новых технологиях и их распространениях, всё стало быстро стопориться, сдерживаться, всё производство стало поражаться дефектом, который начал суммативно накапливаться. В итоге весь социализм вступил в фазу бифуркации уже резко неустойчивого, неравновесного состояния.
     Но если давать оценку социализму ХХ века в целом, это, пишет автор, была не "империя зла”, это была еще неокрепшая и неопытная, еще не ставшая, страдающая уже своими новыми хворями "империя добра”, но живущая в злом мире, отгораживающаяся и огрызающаяся от него. Социализм вообще "выходит за рамки эндогенных форм в мучительном преобразовании… экзогенных производственных отношений с их огромной инерционностью. Здесь происходит коренной, но скорее только становящийся, еще не завершающийся, революционный типогенетический процесс, со значительно более долгими… срывами, сбоями и отклонениями. Здесь начаты и продолжаются неизмеримо более тяжелые роды не общества, а человечества. Причем в дочеловеческих условиях”. Всё это непросто осмыслить и оценить. Между тем, подчеркивает автор, общественное и научное переосмысление не только линейной формы (социализма), но и современного социума, всех его основных и теснейше взаимосвязанных структур, процессов, тенденций еще даже и не начиналось. Линейная форма – это самый "броский” и простой (эндогенный) исторический (преходящий) признак критического состояния только современного социализма, но отнюдь не социализма вообще, который характеризуется автором как типологический гуманизм. Метафора гуманизма, с его точки зрения, лучше многих других подходит для современной ситуации в развитии человечества, связанной с преодолением эгокультурности. Этой проблематике и посвящена заключительная, 26-я глава монографии.
     Как утверждает Шушарин, постэгокультурность, гуманизм – это "мучительное вступление в подлинную ноосферу, преодоление всемирной эгокультурности, начало человеческого единого бытия взаимодействующих и развивающихся культур во всем их высотном и вариационном ("горизонтальном”) многообразии”. Постэгокультурность, точнее, поликультурация, или обобществление культур, представляют собой не освобождение человека от его неизбежной принадлежности определенной культуре, а освобождение его "от бесчеловечной стихии их взаимодействий”. Поликультурация предполагает, по меньшей мере, два взаимосвязанных, но и различающихся основных типологических компонента: 1) интеркультурацию (культурный интернационализм как своего рода генерализацию "пролетарского интернационализма”); 2) постасимметрии (культурный патернализм), с огромным многообразием особенностей, сочетаний, степеней, оттенков. 
     Культурная интернационализация есть прежде всего результат экзогенной социализации (демографизации) всемирного "производства и воспроизводства жизни”, когда утверждается сосуществование культур, естественное развитие которых, их метавзаимодействия и назревшие перемены попадают под "искусственный” контроль "всеобщего интеллекта”. Уничтожается доминанта отдельных культур в смыслах человеческого сосуществования. Исчезает не само разделение культур, а "инфернальная стихия господства этого разделения над человеком, глобальная культурная метаасимметрия, порождающая все более бессмысленную… гонку культур”. Границы между культурами никуда не исчезают, но перестают быть сферами спонтанной опасности, становятся регулируемыми, "административными”. В случае такой интеркультурации человек освобождается от стихии варварства эгокультурности, войн, всех форм стихий расизма, национализма, экспансионизма, сепаратизма, классовой нетерпимости, прозелитизма и т.п.
     Иными словами, с гуманизмом как интеркультурацией происходит мучительное вступление культур в их "человеческое гражданское со-бытие” в виде сосуществования. Гуманизм не может сразу ликвидировать эгокультурность, но он уже "ставит стихию Случая под "федеральный” (институциональный, метагосударственный) контроль в форме интеркультурных ("интернациональных”) властных структур, начинающихся уже в самих низах бытия”. И эти процессы интеркультурации уже происходили в истории пока еще средствами самой же эгокультурности (чаще в виде войн). Тем не менее именно интеркультурность, по словам автора, – это и есть реальное "вещество” общечеловеческого со-бытия. Именно путем интеркультурации осуществлялись во всей истории объединительные, негэнтропийные процессы (агрессии, завоевания, колонизации), которые в большинстве случаев были недолговечны. Обратные, энтропийные процессы проходили как "национально-освободительные” движения, которые, однако, в большинстве случаев сочетались с преобладающими культурными сепарациями. В генезисе былого реального социализма, замечает автор, "устранение национальных войн исторически происходило в жесткой форме абсолютизации классовых доминант, безусловно узких, но и интернациональных (наднациональных), даже интеркультурных (кроме классовых)”.
     Но при всей "инфернальности”, присущей логике эгокультурности, в настоящее время еще невозможно вести речь ни о какой реальной глобальной интеркультурации (как и о "конструктивных путях” ее достижения). Можно говорить лишь о тенденции движения человечества к преодолению эгокультурности. И в свете идеи этого движения совершенно по-новому видится роль партии, в частности, КПСС. Поскольку эгокультурность инфернальна, имеет взрывной, "массово-психопатический” характер и подчас неконтролируемую логику, то она нуждается в запретительной форме удерживающего института государства и партии. КПСС была не самым лучшим, но единственным удерживающим институтом постэгокультурной, интернациональной низовой власти. Ведь интеркультурность есть, в частности, многонациональное телесно-духовное здоровье народа. Но если в самом обычном житейском смысле ценность здоровья большинство людей сознает, только когда оно под угрозой, то это тысячекратно относится к интернационализму, т.е. требует его постоянной институциональной "профилактики”. Именно эту "профилактику” и осуществляла КПСС, которая была "интеллигенцией и одновременно институтом интернационализма (интеркультурности), организацией самого главного пространства культурной безопасности (а также патернальной силой)”. Ссылаясь на слова М. Давидоу, автор подчеркивает, что лишь благодаря партии не было национальных конфликтов в 15 республиках между 120 народами, поскольку именно партия сдерживала проявления экстремистских националистических сил.
     Мир остается пока насквозь эгокультурным, животным, "вооруженное равновесие остается все более материально неустойчивым, зависимым от массы случайностей, т.е. пока неумолимо и "тихо” движущимся к катастрофе, к Случаю вселенского зла”. И нельзя отрицать того, что именно социализм, пока он был цел, хотя и неустойчиво, но в принципе был интернационален. Капитализм же изначально, уже по сути национален, он никогда не отвергал эгокультурности, а лишь укреплял ее, даже являлся ее "энергичной формой и следствием”. В этом смысле, с точки зрения "основного закона гуманизма”, счет, по мнению автора, безоговорочно в пользу социализма.
     Процесс современной поликультурации происходит в недрах жизни и в колоссальной полилогичности всех форм общения (и более высоких взаимодействий) во всем мире, но "в первом движении и примере она была типологически осуществлена только в пределах социалистического мира, в его теперь затрещавших границах, отделявших новое со-бытие от старого эгокультурного со-бытия средствами старого опыта и в условиях неделимости всемирной эгокультурности”. "Основной закон” гуманизма вытекает из преодоления эгокультурности, т.е. из обобществления культур. Он означает установление контроля "всеобщего интеллекта” над их метавзаимодействиями. С точки зрения нравственности это есть утверждение самоценности человека, всечеловеческого коллективизма. "Основной закон” гуманизма – это "инвариант не какого бы то ни было "общества” или "цивилизации”, а постэгокультурного развития. Если постэгокультурный мир утвердится, то в силу негэнтропийной диссипации это все равно будет какая-то глобальная система, рано или поздно преходящая”.
     Иными словами, "основной закон” гуманизма состоит в открытости развития, смене систем, в гуманистической форме их осуществления. Это закон снятия (но не уничтожения!) самих неотвратимых революций, их перевод в регулируемый процесс. Назревшие преобразования отживших производственных отношений ("систем”), их революционные снятия происходят в интересах человека, развития личности как сознательные конкретно-исторические шаги к свободе в их бесконечном восхождении. Этот "закон”, который будет правильным охарактеризовать пока как типологический (потенциальный, становящийся, как саморазвивающийся), "на эволюционных фазах развития как бы спит, индифферентно выступая лишь в сферах абстракций своего рода высокой морали и скрытых за ней единых, глубинных коренных интересов всех людей, в отношении которых жизнь с ее бесчисленными противоречиями идет своим чередом, с текущими горестями и радостями”. Это и есть "вещество абсолютной морали”, пока не актуальное, а скрытое за толщей исторической "относительной” морали и "буднями экзотерии”. Но когда наступает пора отрицания отжившей формы, оно "просыпается”, актуализируется, из абстрактно-нравственного превращается в практическое, жизненное, ибо "в этот период и выясняется, что отжившие отношения сдерживают развитие человека и производства, обесчеловечивают их”. Этот "закон гуманизма” находит свои проявления в интернационально-нравственных интенциях в жизни общества, в уверенности сильных духом в безграничном потенциале людей, в возможности осуществить назревшее преобразование социально гуманными методами. С этим связано и рассмотрение проблемы отчуждения в современном мире. "Масштабность накапливающихся проблем, еще более непостижимая глобальность несправедливостей и, главное, вовсе невидимая угроза инфернальной эгокультурности проявляются в малопонятных мироощущениях людей и, если так можно сказать, ощущениях народов”. Отчуждение – это уже общественное сомнение в господствующих ценностях и смыслах форм наличного бытия, а сомнение – это первое условие начала движения мысли, духовных перемен.
     Гуманистические идеи и движения неотъемлемы от любого восходящего исторического процесса. У истоков любых больших исторических перемен мы всегда обнаружим известную концентрацию гуманистических идей, всплеск и подъем гуманистической мысли. Но в чистом виде этот подъем есть не более чем абстрактный гуманизм, выражающий в лучшем случае критику, протест против отживших порядков, сменяющий трагизм отчуждения на подъем человеческого духа, но лишь как стихийно рвущийся преодолеть эти неведомые порядки, сломать их в движении к столь же неведомой, абстрактной свободе. "А абстрактная свобода – это иносказание некоторой эгоизации”. Проявляясь в мужестве еретиков, критиков, бунтарей, вольнодумцев, диссидентов и пр., такой абстрактный гуманизм будит общество, расталкивает его, расшевеливает. "Но как таковой он зовет в никуда”, поскольку носит характер чистого отрицания, является "выплеснувшимся энтропийным дополнением отчуждения” или же его упрощенным, ложно-оптимистическим, а потому разрушительным, анархистским, диссидентским проявлением. Абстрактный гуманизм часто облекается в позитивные формы, но на поверку он, как правило, оказывается не чем иным, как интеллектуальным примитивизмом. 
     Действительный гуманизм тяжел на подъем и состоит в необратимых материальных шагах освобождения человека от исторически определенной несвободы, от определенных отживших форм. "Действительный гуманизм неумолимо предполагает человеческую апелляцию человека к человеку, человеческие средства взаимоотношений общением, всегда противоположным именно дочеловеческим взаимоотношениям”. В этом смысле развитие человеческой истории можно рассматривать как продвижение по определенным ступеням гуманизации. (Правда, если учесть, что вся прошедшая история изобилует примерами огромных общественных античеловеческих процессов, то это лишний раз подтверждает, что наше восхождение к Разуму значительно скромнее, чем может показаться.) Адекватное описание и "артикуляция” любого типа гуманизации в принципе абсолютно невозможны уже по самой его "неартикуляционной” ментальной природе. Никакая идеология адекватно не рефлексирует собственное содержание, т.е. так или иначе всегда мифологична, "частично истинна”. "Даже в будущем самом высокоумном обществе, если до той поры люди себя не уничтожат, в его идеологии не может быть эзотерической (критической, объективной) сути самой этой идеологии”. 
     Любая идеология, даже восходящая, имеет свои "эффекты азандов”, какие-то нерациональности, а подчас и иррациональности. "Но в эзотерическом содержании любая идеология суть сторона самого воспроизводства жизни и его перемен, а в этом невидимом смысле и безоговорочно рациональна, хотя и опять же всегда с накапливающейся нерациональностью…”. Но нельзя отрицать, что за всеми этими нерациональностями скрываются, как правило, какие-то "рациональные благоприобретения”, приращения в самом теле жизни. Речь идет о необратимых гуманистических приращениях, суть которых всегда эзотерична.
     Первой ступенью гуманизации, соответственно первым в истории гуманистическим приращением явилось преодоление первобытности. Первое необратимое гуманистическое "приобретение” прорывалось, "можно сказать, с абсолютной необходимостью в любых краях Земли, начиная с любых форм магий, фетишизма, тотемизма, генотеизма и пр., преодолевавших архирелигиозную ксенофобию эгостадности”. Первая ступень гуманизации нашла свое отчетливое выражение в завоевании "права” и "слова”. Вообще говоря, право (слово) было завоевано (эндогенно) уже в примитивной родовой общине, в процессах инкультурации, задолго до "отчетливого” (Ясперс) рабства. "Слово” появилось "на равных всюду”, но в античности как бы формализовалось в классическое рабовладельческое "право”, впрочем, на Востоке так же ясно не формализовалось, хотя вовсе и не стало "бесправным”.
     Следующий эндогенный шаг после рабовладения делает феодализм, точнее, пострабство, или территориализация, которая на Востоке началась давно, но "эндогенно классично реализовалась на Западе”. Как замечает автор, в оценках процессов феодализации Европы много путаницы. В частности, либералы упорно стремятся видеть в этом нечто негативное. Однако нельзя не видеть (и многие историки это отмечают) развития правовых учреждений, элементарной правовой грамотности. Вклад феодализма в ступени гуманизации, пишет Шушарин, состоял действительно не в увеличении "объема категорий” культуры (Аверинцев), а в куда более солидном шаге "увеличения объема самой культуры” до всеохватной тотальности (эндогенно), что выразилось и в самом изменении "категорий культуры” как уже монотеистической. "Категориально” немного, а социально – гигантски. "Неуловимость и непрозрачность господствующих производственных отношений территориальной иерархии даже увеличили иррационализацию форм духовной жизни (роль религиозной мистики в средневековой жизни в чем-то даже выше, нежели в языческих формах, в политеистической античности). Но вся суть и соль – в духовной стороне материального обобществления работников (рабов нет. – Гегель) и, как следствие, в неизбежном появлении общего социального образования”. Итак, после "права” ("слова”) эндогенно добавилось образование, хотя и насквозь в религиозной форме. И это тоже существенно, ибо о Знании в собственном (особо социальном) смысле говорить еще рановато.
     Следующей ступенью гуманизации явился капитализм, который обобществляет "иррациональное” пространство производства более высокой, но "логически самой простой”, диспозитивно безадресной товаризацией, дихотомической доминирующей формой собственности. Рационализм Нового времени порывает с созерцательным характером старого рационализма, религиозной догмой; "в нем рухнул в небытие насквозь иррациональный поэтический по форме образ мира; исчезла возможность универсализма (в смысле рационализма); появился историзм как ранее немыслимое представление о целых сменяющихся эпохах и т.д.”. 
     Спецификой Нового времени, согласно К. Ясперсу, является со времени Ф. Шиллера разобожествление мира. По словам П. Сорокина, идеология капитализма характеризуется следующими метафорами: "равнодушие к любой сверхчувственной реальности и ценности”; "эмпиризм”; "материализм”; "темпоральный, релятивистский и нигилистический склад ума”; "ценность настоящего” (пренебрежение прошлым и будущим); "ничего абсолютного”; номиналистичность; в области общественных наук – "бихевиоризм, физиология, рефлексология, эндокринология, психоаналитика”; "полупорнографизация” культуры; утилитаризм, гедонизм, практицизм, инструментализм науки, псевдорелигии и этики; в философии негативный критицизм, агностицизм, скептицизм, инструментализм и операционализм; в образовании все нацелено на "полезные знания” и навыки. 
     Гигантский революционный шаг капитализма по эндогенным ступеням восхождения к гуманизму при сохранении (в неизбежных деформациях) предшествующих завоеваний ("право”, "образование”) и состоит, по словам Шушарина, "отрицательно” в сбросе господства (т.е. не в "уничтожении”, а именно в ликвидации господства, "секуляризации”) иррациональности предшествующей идеологии, т.е. как бы в очищении идейной почвы, в создании "чистой доски” в идеологическом восхождении к Разуму. А вот необратимо "положительное” состоит в эклектическом хаосе практики и мысли ("энциклопедизм”), т.е. в своего рода стихийно-рациональной или дорациональной эмпирической плюралистической идейной жизни как иновыражении "практического торжества голого "опыта”, эксперимента, риска, примера, заимствования… и пр.”.
     Опыт, или эмпиризм, – необратимое и великое завоевание, но имеет и свои пределы, правда, логически довольно трудно фиксируемые. "Но пока, даже абстрактно отвлекаясь от неотвратимо растущих стихий внутренних кризисов, очевидно, что капитализм (как вся западная система) абсолютно бесперспективен (мягко говоря) в экзогенном (межобщественном, мировом) строении. И в принципе развитой капитализм на планете (без уничтожения большей части населения) буквально физически невоспроизводим, и асимметрия устрашающе быстро нарастает, и эгокультурность никуда не исчезла, и оружие накапливается, и…”. 
     Выражением предела в беспределе капиталистического опыта, "ведущего в бездну в разуме, духе, совести и т.д., явился, по словам автора, постмодернизм. Постмодерн, по словам Д.В. Иванова, – это процесс виртуализации общества, его развеществления, процесс трансформации реальности, ее дополнения, если даже не постепенного замещения (симуляции) знаками, символами, образами. Иванов обстоятельно показывает это на целом ряде примеров. В частности, в экономике важнейшим товаром становятся явления public relations, создаваемые дизайнерами, маркетологами, рекламой и пр. "Марка, логотип, знак становятся важнее самого товара”. В политике партийных функционеров замещают клип-, рейтинг- и имиджмейкеры, пресс-секретари и "звезды” шоу-бизнеса. Наука не ищет истину, а становится инструментом для поиска спонсоров. Академический статус становится лишь функцией образа компетентности, заслуживающей финансирования. Студенты стремятся к обретению не знания вообще, а знания выгодного, приносящего богатство. Налицо все признаки отчуждения человека в условиях капиталистического эгокультурного социума. Даже Дж. Сорос замечает, что "открытое общество” на самом деле "промежуточно”, "переходно к какому-то новому”. По словам В.А. Кутырева, "переходное общество подрывает общественные ценности и ослабляет сдерживающие моральные факторы… в нем отсутствует духовность”. А это, по словам автора, означает, что "опасным классом” становится вся "мировая капиталистическая система”, нравственно (точнее, "безнравственно”) подготовленная в любой социальной деструкции, в том числе глобальной, в любой острой ситуации, в любом мало-мальски заметном уголке мира.
     Что касается марксизма, то его происхождение вместе со всеми обстоятельствами прорыва к линейной форме производства (социализму) означает, по мнению автора, вместе с еще стихийной восточностью "шаг в ступенях гуманизации в апелляции к разуму уже в собственном смысле научной рациональности, преодолевающей границы опыта… Соответственно гуманизм как со-бытие культур (пока в эгокультурном мире) и образует "вещество” не только абсолютной морали, но и научности, Высокой Рациональности, культуры мысли слова. Хотя в своей исторической форме и быстро зашедшей в предел”. Марксизм, большевизм, коммунизм, столь ненавистные представителям коммерческой и неоколониальной идеологии, и представляют собой "первый шаг попытки материального вступления человечества в подлинную сферу разума”.
     Правда, эта попытка быстро "споткнулась”. И все же с социализмом само материальное "производство и воспроизводство действительной жизни”, а равно и производительные силы, человек, ментальность, типологически обретают "первую материальную рациональность” движения самого производства в его восходящих переменах. Перефразируя слова Маркса, можно сказать, что "идеологические перемены определяют развитие социализма как способ дыхания. Современный социализм и находится в состоянии асфиксии, а имя главного препятствия к доступу воздуха – экономический догматизм”. Следовательно, социализм без своевременного идеологического обновления посредством научного знания "сходит с ума”, что и можно наблюдать в настоящее время. 
     Иными словами, социализм вообще вступил в состояние дальнейшего развития "социальной материи”, когда для любых последующих назревших перемен сообразно самой культуре мышления необходимы уже "метрические” (понятийные, теоретические, научные) обоснования. Так же как в психогенезе сначала постигаются типологические, качественные формы, но затем становятся жизненно необходимыми количественные, "метрические” представления, так и в обществе, но только в обществе это происходит в более сложной идеологической "механике”. 
     К сожалению, "перестройка”, а также вступление всего мироустройства в неравновесное, неустойчивое состояние бифуркации начались при абсолютном отсутствии теоретического задела. Именно отсюда в значительной мере – провал в экономический фундаментализм, политическое невежество и пр. Провал от "тоталитарной” монокультуры слова назад, в "свободу бескультурья слова”, бескультурья, парадоксально умноженного бесспорно высшим образовательным уровнем на постсоюзных просторах. "Так сказать, если уж бред постмодернизма, то на высшем интеллектуальном уровне”. Простым свидетельством тому, пишет Шушарин, является весьма высокий уровень взорвавшегося хаоса как официальной, так и "внеклирной” социальной литературы. Вопрос же, с его точки зрения, состоит в революционном переходе к свободе научной поликультуры слова, выражающей свободу мысли и дисциплину (культуру) полилогического языка, поначалу лишь профессионального.
     


     
     


     
     

Hosted by uCoz
Категория: Рефераты "Полилогии ..." | Добавил: pol (13.01.2010)
Просмотров: 609 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]